меню сайта
регистрация
детская книга
Житков Борис Степанович
Пудя
Теперь я большой, а тогда мы с сестрой были еще маленькие. Вот раз приходит к отцу какой-то важный гражданин. Страшно важный. Особенно шуба. Мы подглядывали в щелку, пока он в прихожей раздевался. Как распахнул шубу, а там желтый пушистый мех и по меху все хвостики, хвостики... Черноватенькие хвостики. Как будто из меха растут. Отец раскрыл в столовую двери: - Пожалуйста, прошу. Важный - весь в черном, и сапоги начищены. Прошел, и двери заперли. Мы выкрались из своей комнаты, подошли на цыпочках к вешалке и гладим шубу. Щупаем хвостики. В это время приходит Яшка, соседний мальчишка, рыжий. Как был: в валенках вперся и в башлыке.
- Вы что делаете? Таня держит хвостик и спрашивает тихо: - А как по-твоему: растет так из меху хвостик или потом приделано? А Рыжий орет как во дворе: - А чего? Возьми да попробуй. Таня говорит:
- Тише, дурак: там один важный пришел. Рыжий не унимается: - А что такое? Говорить нельзя? Я не ругаюсь. С валенок снег не сбил и следит мокрым. - Возьми да потяни, и будет видать. Дура какая! Видать бабу... Вот он так сейчас, - и Рыжий кивнул мне и мигнул лихо. Я сказал:
- Ну да, баба, - и дернул за хвостик. Не очень сильно потянул: только начал. А хвостик - пак! и оторвался. Танька ахнула и руки сложила. А Рыжий стал кричать: - Оторвал! Оторвал! Я стал совать скорей этот хвостик назад в мех: думал, как-нибудь да пристанет. Он упал и лег на пол. Такой пушистенький лежит. Я схватил его, и мы все побежали к нам в комнату. Танька говорит:
- Я пойду к маме, реветь буду, - ничего, может, и не будет. Я говорю: - Дура, не смей! Не говори. Никому не смей! Рыжий смеется, проклятый. Я сую хвостик ему в руку: - Возьми, возьми, ты же говорил... Он руку отдернул:
- Что ж, что говорил! А рвал-то не я! Мне какое дело! Потер варежкой нос - и к двери. Я Таньке говорю: - Не смей реветь, не смей! А то сейчас спрашивать начнут, и все пропало. Она говорит и вот-вот заревет:
- Пойдем посмотрим, может быть, незаметно? Вдруг незаметно? Я держал хвостик в кулаке. Мы пошли к вешалке. И вот все ровно-ровно идут хвостики, довольно густовато, а тут пропуск, пусто. Видно, сразу видно, что не хватает. Я вдруг говорю: - Я знаю: приклеим. А клей у папы на письменном столе, и если будешь брать, то непременно спросят: зачем? А потом, там в кабинете сидит этот важный, и входить нельзя. Танька говорит: - Запрячем, лучше запрячем, только скорей! Подальше, в игрушки. У Таньки были куклы, кукольные кроватки. Нет, туда нельзя. И я засунул хвостик в поломанный паровоз, в середину. Мы взялись за кукол и очень примерно играли в гости, как будто бы на нас все время кто смотрит, а мы показываем, как мы хорошо играем. В это время слышим голоса. Важный гудит басом. И вот уж они в прихожей, и горничная Фрося затопала мимо и говорит скоренько:
- Сейчас, сейчас шубу подам. Мы так с куклами и замерли, еле руками шевелим. Таня дрожит и бормочет за куклу: - Здравствуйте! Как вы поживаете? Сколько вам лет? Как вы поживаете? Сколько вам лет? Вдруг дверь к нам отворяется: отец распахнул.
- А вот это, - говорит, - мои сорванцы. Важный стоит в дверях, черная борода круглая, мелким барашком, и улыбается толстым лицом: - А, молодое поколение! Ну, как все говорят. А за ним стоит Фроська и держит шубу нараспашку. Отец нахмурился, мотнул нам головой. Танька сделала кривой реверанс, а я что было силы шаркнул ножкой.
- Играете? - сказал важный и вступил в комнату. Присел на корточки, взял куклу. И я вижу, в дверях дура Фроська стоит и растянула шубу, как будто нарочно распялила и показывает. И это пустое место без хвостика так и светит. Важный взял куклу и спрашивает:
- А эту барышню как же зовут? Мы оба крикнули в один голос:
Важный засмеялся:
- Дружно живете. И видит вдруг у Таньки слезы на глазах. - Ничего, ничего, - говорит, - я не испорчу. И скорей подал пальчиками куклу. Поднялся и потрепал Таню по спине. Он пошел прямо к шубе, но смотрел на отца и не глядя стал попадать в рукава. Запахнул шубу; Фроська подсовывает глубокие калоши. Не может быть, чтобы отец не заметил. Но отец очень веселый вошел к нам и сказал смеясь:
- Зачем же конем таким? И представил, как я шаркнул. В этот день мы с Танькой про хвостик не говорили. Только когда пили вечером чай, то все переглядывались через стол, и оба знали, что про хвостик. Я даже раз, когда никто не глядел, обвел пальцем по скатерти, как будто хвостик. Танька видела и сейчас же уткнулась в чашку. Потом мне стало весело. Я поймал Ребика, нашу собаку, зажал его хвост в кулак, чтоб из руки торчал только кончик, и показал Таньке. Она замахала руками и убежала. На другой день, как проснулся, вспомнил сейчас же хвостик. И стало страшно: а ну как важный только для важности в гостях и не глядит даже на шубу, а дома-то небось каждый хвостик переглаживает? Даже, наверно, наизусть знает, сколько их счетом. Гладит и считает: раз, два, три, четыре... Вскочил с постели, подбежал к Таньке и шепчу ей под одеяло в самое ухо:
- Он, наверное, дома пересчитает хвостики и узнает. И пришлет сюда человека с письмом. А то сам приедет. Танька вскочила и шепчет: - Чего ж там считать, и так видно: вот какая пустота! - и обвела пальцем в воздухе большой круг. Мы на весь день притихли и от каждого звонка прятались в детскую и у дверей слушали: кто это, не за хвостиком ли? Несколько дней мы так боялись. А потом я говорю Таньке: - Давай посмотрим. Как раз никого в квартире не было, кроме Фроськи. Заперли двери, и я тихонько вытянул из паровоза хвостик. Я и забыл, какой он хорошенький, пушистенький. Таня положила его к себе на колени и гладит.
- Пудя какой, - говорит. - Это собачка кукольная. И верно. Хвостик в паровозе загнулся, и совсем будто собачка свернулась и лежит с пушистым хвостом. Мы сейчас же положили его на кукольный диван, примерили. Ну, замечательно! Танька закричала:
- Брысь, брысь сейчас! Не место собакам на диване валяться! - и скинула Пудю. А я его Варьке на кровать. А Танька: - Кыш, кыш! Вон, Пудька! Блох напустишь... Потом посадили Пудю Варьке на колени и любовались издали: совсем девочка с собачкой. Я сейчас же сделал Пуде из тесемочки ошейник, и получилось совсем как мордочка. За ошейник привязали Пудю на веревочку и к Варькиной руке. И Варьку водили по полу гулять с собачкой. Танька кричала: - Пудька, тубо! Я сказал, что склею из бумажек Пуде намордничек. У нас была большая коробка от гильз. Сделали в ней дырку, Танька намостила тряпок, и туда посадили Пудю, как в будку. Когда папа позвонил, мы спрятали коробку в игрушки. Забросали всяким хламом. Приходил к нам Яшка Рыжий, и мы клали Пудю Ребику на спину и возили по комнате - играли в цирк. А раз, когда Рыжий уходил, он нарочно при всех стал в сенях чмокать и звать:
- Пудя! Пудька! - И хлопал себя по валенку. Прибежал Ребик, а Яшка при папе нарочно кричит: - Да не тебя, дурак, а Пудю. Пудька! Пудька! Папа нахмурился: - Какой еще Пудька там? - И осматривается. Я сделал Яшке рожу, чтобы уходил. А он мигнул и язык высунул. Ушел все-таки. Мы с Таней сговорились, что с таким доносчиком не будем играть и водиться не будем. Пусть придет - мы в своей комнате запремся и не пустим. Я забил сейчас же гвоздь в притолоку, чтобы завязывать веревкой ручку. Я завязал, а Таня попробовала из прихожей. Здорово держит. Потом Танька запиралась, а я ломился: никак не открыть. Как на замке. Радовались, ждали - пусть только Рыжий придет. Я Пуде ниточкой замотал около кончика, чтобы хвостик отделялся. Мы с Таней думали, как сделать ножки, - тогда совсем будет живой. А Рыжий на другой же день пришел. Танька прибежала в комнату и шепотом кричит:
- Пришел, пришел! Мы вдвоем дверь захлопнули, как из пушки, и сейчас же на веревочку. Вот он идет... Толкнулся... Ага! Не тут-то было. Он опять. - Эй, пустите, чего вы? Мы нарочно молчим. Он давай кулаками дубасить в дверь: - Отворяй, Танька! И так стал орать, что пришла мама. - Что у вас тут такое? Рыжий говорит: - Не пускают, черти! - А коли черти, - говорит мама, - так зачем же ты к чертям ломишься? - А мне и не их вовсе надо, - говорит Рыжий, - я Пудю хочу посмотреть. - Что? - мама спрашивает. - Пудю? Какого такого? Я стал скорей отматывать веревку и раскрыл дверь. - Ничего, - кричу, - мама, это мы так играем! Мы в Пудю играем. У нас игра, мама, такая... - Так орать-то на весь дом зачем? - И ушла. Рыжий говорит: - А, вы, дьяволы, вот как? Запираться? А я вот сейчас пойду всем расскажу, что вы хвостик оторвали. Человек пришел к отцу в гости. Может, даже по делу какому. Повесил шубу, как у людей, а они рвать, как собаки. Воры! - А кто говорил: "Дерни, дерни"? - Никто ничего и не говорил вовсе, а если каждый раз по хвостику да по хвостику, так всю шубу выщипаете. Танька чуть не ревет. - Тише, - говорит, - Яша, тише! - Чего тише? - кричит Рыжий. - Чего мне тише? Я не вор. Пойду и скажу. Я схватил его за рукав. - Яша, - говорю, - я тебе паровоз дам. Это ничего, что крышка отстала. Он ходит полным ходом, ты же знаешь.
- Всякий хлам мне суешь, - заворчал Рыжий. Но хорошо, что кричать-то перестал. Потом поднял с пола паровоз. - Колесо, - говорит, - проволокой замотал и тычешь мне. Посопел, посопел... - С вагоном, - говорит, - возьму, а так - на черта мне этот лом! Я ему в бумагу замотал и паровоз и вагон, и он сейчас же ушел через кухню, а в дверях обернулся и крикнул: - Все равно скажу, хвостодеры! Потом мы с Таней гладили Пудю и положили его спать с Варькой под одеяло. Танька говорит: - Чтоб ему теплей было. Я сказал Таньке, что Рыжий все равно обещал сказать. И мы все думали, как нам сделать.
И вот что выдумали. Самое лучшее попасть бы в такое время, когда папа будет веселый, - после обеда, что ли. Положить Пудю на платочек на носовой, взять за четыре конца и войти в столовую каким-нибудь смешным вывертом. И петь что-нибудь смешное при этом. Как-нибудь: Пудю несем, Пахнем гусем. И еще там что-нибудь. Все засмеются, а мы еще больше запоем - и к папе. Папа: "Что это вы, дураки?" - и засмеется. А тут мы как-нибудь кривульно расскажем, и все сойдет. Папе, наверно, даже жалко будет отбирать от нас Пудю. Или вот еще: на Ребика положим и вывезем. И тоже смешное будем петь. Рыжий придет ябедничать, а все уж и без него знают, и ничего не было. Запремся, как тогда, и пускай скандалит. Мама его за ухо выведет, вот и все. Я еще в кровати думал, что я устрою Яшке Рыжему. Утром мы все пили чай. Вдруг вбегает Ребик, рычит и что-то в зубах треплет. Папа бросился к нему:
- Опять что-нибудь! Тубо, тубо! Дай сюда! А я сразу понял - что, и в животе похолодело. Папа держит замусоленный хвостик и, нахмурясь, говорит: - Что это? Откуда такое? Мама поспешила, взяла осторожно пальчиками. Ребик визжит, подскакивает, хочет схватить.
- Тубо! - крикнул папа и толкнул Ребика ногой. Поднесли к окну, и вдруг мама говорит: - Это хвостик. Это от шубы. Папа вдруг как будто задохнулся сразу и как крикнет: - Это черт знает что такое!.. Я вздрогнул. А Танька всхлипнула - она с булкой во рту сидела. Папа затопал к Ребику. - Эту собаку убить надо! Это дьявол какой-то! Ребик под диван забился. - Раз уж пришлось за штаны платить... Ах ты, дрянь эдакая! Теперь шубы, за шубы взялся!.. И папа вытянул за ошейник Ребика из-под дивана. Ребик выл и корчился. Знал, что сейчас будут бить. Танька стала реветь в голос. А отец кричит мне:
- Принеси ремень! Моментально! Я бросился со стула, совался по комнатам. - Моментально! - заорал отец на всю квартиру злым голосом. - Да свой сними, болван! Живо! Я снял пояс и подал отцу. И папа стал изо всей силы драть ремнем Ребика. Танька выбежала. Папа тычет Ребика носом в хвостик - он на полу валялся - и бьет, бьет:
- Шубы рвать! Шубы рвать! Я те дам шубы рвать! Я даже не слыхал, что еще там папа говорил, - так орал Ребик, будто с него с живого шкуру сдирают. Я думал, вот умрет сейчас. Фроська в дверях стояла, ахала. Мама только вскрикивала: - Оставь! Убьешь! Николай, убьешь! - Но сунуться боялась. - Веревку! - крикнул папа. - Афросинья, веревку! - Не надо, не надо, - говорит Фроська. Папа как крикнет:
- Ребинька, миленький, били тебя! Бедная моя собака! - Стала реветь. И я потом заревел. - Отдадут, - говорю, - собачникам. Папа сказал, что отдаст. На живодерню. И представилось, как придет собачник, накинет Ребичке петлю на шею и потянет. Как ни упирайся, все равно потянет. А потом так, на петле, с размаху - брык в фургон со всей силы. А там на живодерне будут резать. Для чего-то там живых режут, мне говорили. Потом мы у Фроськи выпросили мяса, - Танька под юбкой мимо мамы пронесла, - и скормили Ребику. А зачем ему есть? Ведь так только, все равно на живодерню. И мы с Танькой говорили:
- Мы за тебя просить будем, мы на коленки станем и будем плакать, чтоб папа не отдавал. И это все потому, что Танька выдумала к Варьке подложить Пудю. А Варькина кровать стояла на полу, в углу, на бумажном коврике. Вот Ребик и нанюхал Пудю. Принесли мы ему пить. Он лакнул два раза и бросил. Танька заревела: - Он чует, чует! А я стал ей про живодерню рассказывать. Я сам не знал, а так прямо говорю:
- Двое держат, а один режет. - И показал на Ребике рукой, как режут. Танька залилась. - Я скажу, я скажу, что мы!.. Скажем... Хоть на коленки станем, а скажем. И все ревет, ревет... Я сказал:
- Скажем, скажем. Только чтоб Ребика не отдавали. Не дадим. И мы так схватились за Ребика, что он взвизгнул. А время обеда приближалось, и вот уж скоро должен прийти папа со службы. Мама вернулась из города с покупками. - Не сидите на грязном полу. И не возитесь с собакой - блох напустит. Мы встали и уселись на подоконнике над Ребичкой и все смотрели на дверь в прихожую. Решили, как папа придет, сейчас же просить, а то потом не выйдет. Таньку послали мыть заплаканную морду. Она скоро: раз-два, и сейчас же прибежала и села на место. Я тихонько гладил Ребика ногой, а Танька не доставала. На стол уже накрыли, свет зажгли и шторы спустили. Только на нашем окне оставили: на шнурке папа повесил Пудю, и никто не смел тронуть. Позвонили. Мы знали, что папа. У меня сердце забилось. Я говорю Таньке:
- Как войдет, сейчас же на пол, на колени, и будем говорить. Только вместе, смотри. А не я один. Говори: "Папа, прости Ребика, это мы сделали!" Пока я ее учил, уж слышу голоса в прихожей, очень веселые, и сейчас же входит важный, а за ним папа. Важный сделал шаг и стал улыбаться и кланяться. Мама к нему спешила навстречу. Я не знал, как же при важном - и вдруг на колени? И глянул на Таньку. Она моментально прыг с подоконника, и сразу бац на коленки, и сейчас же в пол головой, вот как старухи молятся. Я соскочил, но никак не мог стать на колени. Все глядят, папа брови поднял. Танька одним духом, скороговоркой: - Папа, прости Ребика, это мы сделали! И я тогда скорей сказал за ней: - Это мы сделали. Все подошли:
- Что, что такое? А папа улыбается, будто не знает даже, в чем дело. Танька все на коленках и говорит скоро-скоро: - Папочка, миленький, Ребичка миленького, пожалуйста, миленький, миленького Ребичка... не надо резать... Папа взял ее под мышки:
- Встань, встань, дурашка! А Танька уже ревет - страшная рева! - и говорит важному:
- Это мы у вас хвостик оторвали, а не Ребик вовсе. Важный засмеялся и оглядывается себе за спину: - Разве у меня хвост был? Ну вот спасибо, если оторвали. - Да видите ли, в чем дело, - говорит папа, и все очень весело, как при гостях: - собака вдруг притаскивает вот это, - и показывает на Пудю. И стал рассказывать. Я говорю:
- Это мы, мы! - Это они собаку выгораживают, - говорит мама. - Ах, милые! - говорит важный и наклонился к Таньке. Я говорю:
- Вот ей-богу - мы! Я оторвал. Сам. Отец вдруг нахмурился и постучал пальцем по столу: - Зачем врешь и еще божишься? - Я даже хвостик ему устроил, я сейчас покажу. Я там нитками замотал. Сунулся к окну и назад: я вспомнил, что нитки я обрезал. Отец: - Покажи, покажи. Моментально! Важный тоже сделал серьезное лицо. Как хорошо было, все бы прошло. Теперь из-за ниток этих... - Яшка, - говорю я, - Яшка Рыжий видел, - и чуть не плачу. А папа крикнул:
- Без всяких Яшек, пожалуйста! Достать! Моментально! - И показал пальцем на Пудю. Важный уже повернулся боком и стал смотреть на картину. Руки за спину. Я полез на окно и рвал и кусал зубами узел. А папа кричал: - Моментально! - и держал палец. Таньку мама уткнула в юбку, чтоб не ревела на весь дом. Я снял Пудю и подал папе. - Простите, - вдруг обернулся важный, - да от моей ли еще шубы? - И стал вертеть в пальцах Пудю. - Позвольте, это что же? Что тут за тесемочки? - Намордничек! - крикнула Танька из маминой юбки. - Ну вот и ладно! - крикнул важный, засмеялся и схватил Таньку под мышки и стал кружить по полу: - Тра-бам-бам! Трум-бум-бум! - Ну, давайте обедать, - сказала мама. Уж сколько тут реву было!.. - Отвяжи собаку, - сказал папа.
Я отвязал Ребика. Папа взял кусок хлеба и бросил Ребику:
- Пиль! Но Ребик отскочил, будто в него камнем кинули, поджал хвост и, согнувшись, побежал в кухню. - Умой поди свою физию, - сказала мама Таньке, и все сели обедать. Важный Пудю подарил нам, и он у нас долго жил. Я приделал ему ножки из спичек. А Яшке, когда мы играли в снежки, мы с Танькой набили за ворот снегу. Пусть знает!
- Посетители
- 486
- Материалы
- 312
- Количество просмотров материалов
- 447272